Мне надо было увидеть его и убедиться, что он был там, в жёлтой ткани, которую мы закапывали в землю. Мама несла его в полупрозрачном пакете, и мне казалось, что я вижу голову, заломы рыжей тусклой шерсти, уши, прижатые к полиэтилену. Как кто-то живой, царапавший дверь ванной по утрам, сопящий вечером у меня на столе, выпрашивающий еду из тарелок, может безвольно лежать в пакете из продуктового магазина? Крошечный, неподвижный. Только потом я узнала, что он завёрнут в кусок ткани, и я никак не могла видеть его через пакет. Всего лишь игра воображения. Я не стала просить развернуть его, потому что мне не хотелось показывать свою слабость, не хотелось привлекать внимание. Как будто мы похоронили свёрток из тряпок, а кот спит у меня на диване. Мне стоит только обернуться, и он там. В истории Макондо есть период, когда его жители не знали, что такое смерть, никто в деревне ещё не умирал. Я сочетаю крайний материализм с бессознательным его неприятием. Когда умер дедушка, а потом бабушка, я не была на их похоронах. Я одновременно знаю и не знаю, понимаю и не понимаю.
Sinkhole of hospital beds, coffins, and broken hearts. No release, no appeal, no “do-overs”.